Интервью с народным артистом России в центре Воскресенска

Когда Эдуард Николаевич Артемьев вышел из машины, я восприняла это как чудо, хотя мы и договорились о встрече. Всё равно вздрогнешь, если перед тобой появляется не просто человек «из телевизора», но автор музыки ко множеству любимых фильмов, «соратник» Михалкова, Кончаловского, Тарковского, и многих других известных режиссёров, практически создатель электронной музыки в нашей стране. Этот факт трудно было осознать сразу. Зато вдруг выяснился другой факт – в центре Воскресенска большая проблема найти спокойное место – везде тебя гостеприимно встречает не только служащий заведения, но и непрекращающийся забойный навязчивый ритм, за которым не слышно собеседника. Относительно приемлемый уровень шума обнаружился только с третьей попытки, на втором этаже небольшого ресторанчика, там тоже был нежелательный звуковой фон, но всё-таки не так «било по ушам». Эдуард Николаевич предложил поговорить в непринуждённой обстановке, за кофе и бокалом красного вина.

— Эдуард Николаевич, Вы часто выезжаете в центр города, когда бываете в здешних местах?

— Обычно бываю здесь проездом, а этот ресторан посетил впервые.

— Мне очень приятно, что я явилась причиной такого неординарного события. Сразу хочется поинтересоваться, что нового происходит за кулисами киномира?

— За кулисами в основном обсуждаются взаимоотношения интимного свойства.

— Я имела в виду другие события, но раз так, что нового в этой сфере?

— К счастью, мне об этом не рассказывают.

— Ценю Ваше чувство юмора, и думаю, что Вы просто не спрашиваете, а то информации было бы больше, чем достаточно. Но, кроме шуток, как началась Ваша «киноистория»?

— Я веду отсчёт времени начала своей работы в киноиндустрии с 1961 года, когда знаменитый композитор того времени, Вано Мурадели, пригласил меня как соавтора, создать «космическую» атмосферу для кинокартины Одесской киностудии «Мечте навстречу» в стиле, как бы сегодня сказали, «Фэнтези». Следующей моей работой была кинокартина «Арена» киностудии «Мосфильм», где я выступил не только в роли композитора, но и как актёр, сыграв маленькую роль тапёра. Друг предложил подработать, нужен был человек, умеющий играть и импровизировать на рояле, а я тогда делал это неплохо.

— Но карьера артиста Вас, судя по всему, не устроила. А ведь очень многие стремятся пробиться на киноэкран.

— Вы, очевидно, не представляете себе, насколько тягостно ожидание, и полная неизвестность, невозможно предвидеть, когда ты понадобишься для съёмки. Это самая неприятная сторона процесса. Поэтому за всю жизнь я снялся всего в трёх фильмах, считая мой первый опыт.

— Раз всё-таки снялись, значит – преодолели себя, и пожертвовали частью своего времени?

— Только очень небольшой частью. Как-то Михалков спросил меня: «Сколько тебе лет?». И, услышав ответ, резюмировал: «Пора тебя снимать». Я участвовал у него в двух фильмах – «Без свидетелей» и «Солнечный удар», с условием, что сразу отснимусь в эпизоде, не ожидая дальнейшего развития событий. Условие было принято.

— Хорошо, когда режиссёр идёт навстречу пожеланиям артиста. Но «пора снимать» звучит, согласитесь, не очень тактично.

— Не вижу тут ничего особенного. Мы настолько давно дружим, к тому же ещё и породнились (Никита крестил моего внука), что можем позволить себе роскошь говорить друг с другом откровенно, с уверенностью, что будем правильно поняты.

— Мне кажется, что работа режиссёра предполагает некоторый деспотизм, диктатуру, ведь без этого не подчинить своей воле большой коллектив. У Вас не было с Никитой Сергеевичем конфликтов на протяжении Вашего многолетнего общения?

— Мне даже странно это слышать. Никита Сергеевич – человек очень интеллигентный, к тому же, один из тех людей, которые искренне болеют за Россию, и доказывают это делом. Советую посмотреть программу «Бесогон», которую он ведёт на канале «Россия 24».

— Однако, и у старых друзей зачастую случаются размолвки. Думаю, у вас просто полная психологическая совместимость, таких людей можно посылать вместе в космос. Это большая удача для зрителей, что вы образовали такой мощный творческий союз.

— Для меня это тоже большая удача. Ведь известен широкой публике как композитор я стал именно благодаря кино. И сам процесс интересен, смотришь отснятый материал и чётко по секундам хронометрируешь события в кадре, настроение, чтобы не получилось диссонанса музыки с происходящим на экране.

— Как-то не задумывалась до сих пор, насколько это сложный процесс.

— Непростой, конечно, но для меня этот хронометраж – любимое занятие. Однако, всё хорошо в меру. На съёмках фильма «Одиссей» (режиссёр – Андрон Кончаловский), например, требовалось регулярно (почти каждый день) отправлять в Америку музыку к готовым частям фильма, и длился этот непрерывный конвейер несколько месяцев. До сих пор с ужасом вспоминаю тот период. Результаты моей деятельности доставлялись заказчику чартерными рейсами, по интернету тогда транспортировка такой информации была ещё недоступна.

— Грандиозный был проект, особенно впечатляют чартерные рейсы, сейчас всё решалось бы гораздо более банально. А как началось Ваше сотрудничество с Голливудом?

— Андрон Кончаловский пригласил меня в Лос-Анжелес, для меня тогда это звучало сказочно. Но время моего прилёта совпало с печальным событием – у Андрона умерла мать, и он уехал в Россию на похороны. Мне же посоветовал представить на студию свои работы, что должно было сыграть роль экзамена – гожусь ли я для Голливуда. Ведь там не признают даже европейскую музыку, предпочитают свою. К счастью, мои произведения понравились, был заключён контракт, и в 1987-м году я дебютировал в Америке, написав музыку к фильму «Гомер и Эдди» с Джеймсом Белуши в главной роли. Потом были другие работы, например, «The inner circle» Кончаловского (в русском переводе — «Ближний круг»).

— Звучит всё так, будто переезд дался Вам очень легко. Не было одиноко в чужой стране, особенно в первое время, когда Кончаловский временно отсутствовал?

— Одиночества я не ощущал. Честно говоря, если пару раз переночую на новом месте, и к тому же там имеется необходимая для работы аппаратура, быстро начинаю чувствовать себя как дома. К тому же, огромный плюс в Америке – это то, что там предоставляются все условия для того, чтобы человек мог спокойно работать. У нас, увы, до сих пор этого не только нет, а, напротив, часто создаются искусственные препятствия для деятельности.

— Общались Вы там на английском языке, или имели дело с русской диаспорой?

— Ни то, ни другое. Английский у меня тогда был на нуле, и разговаривали мы с работодателями через переводчика. Работа отнимала всё время, и общаться было особенно некогда.

— Вы прожили в Америке несколько лет. Как это возможно без знания языка, даже если человек полностью поглощён работой?

— Не сразу, но через некоторое время я поступил на курсы, занимался там с сентября по май (получился полный учебный год), но дальше продолжать не стал. Голова переполнилась знаниями, и стал возникать некоторый сумбур от их переизбытка. Друзья посоветовали сделать перерыв, чтобы информация «улеглась». А потом язык стал сам усваиваться в процессе общения, и возвращаться к учёбе уже не имело смысла.

— Значит, теперь английский для Вас стал почти родным?

— Не настолько, как для моего сына, Артемия, который может это сказать с полным правом. Мой английский весьма небогат, и в целом ограничен музыкальной, компьютерной «сферами», и, конечно, бытовой тематикой – без неё никуда.

— И всё-таки, не скучали на чужбине без семьи?

— Конечно, скучал, но особенно предаваться этому чувству было некогда. К тому же, с 1991-го по 1993-ий годы мы проживали в Лос-Анжелесе уже вместе. Самым запоминающимся эпизодом был наш отъезд из Америки. Весной 1993-го года мне позвонил Никита Михалков с предложением посетить Москву, для сочинения музыки к кинокартине «Утомлённые Солнцем», съёмки которой завершались. Работа затянулась, моя супруга терпеливо ждала меня в Лос-Анжелесе, а в июне я получил приглашение на знаменитый в то время фестиваль Электронной музыки в г. Бурже во Франции. Тогда нам пришло решение встретиться в Париже, куда моя супруга Изольда прилетела из Лос-Анжелеса, а я из Москвы. По окончании фестиваля мы вернулись уже вместе в Россию.

— Несмотря на то что поездками за рубеж уже трудно кого-либо удивить, звучит чрезвычайно романтично. Чувствуется, что у Вас очень дружная семья.

— С этим, конечно, не спорю. Но мы не только дружны, но и стараемся по мере возможности помогать друг другу. Артемий (уточняю, сын, поскольку внук тоже носит это имя), фактически является моим «директором». Говорю это не в шутку, потому что он очень мне помогает в решении многих вопросов.

— Для такого семейно-делового сотрудничества надо находиться в постоянном контакте, а Вы, насколько мне известно, зиму проводите в Москве, и в Воскресенск выбираетесь только летом.

— Наивное рассуждение в наш век коммуникаций. А насчёт Москвы Вы правы. Я вообще зимой стараюсь поменьше выходить из дома, очевидно, в детстве так намёрзся, что холодное время года просто не выношу. Оттого и в Лос-Анжелесе мне было особенно комфортно – там круглый год лето, сплошное счастье.

— Неужели у Вас было такое тяжёлое детство?

— Не стоит преувеличивать, хотя родился я в Новосибирске, далее семья переезжала «по северам»: Архангельск, Котлас, Сольвычегодск, и всё моё детство до семи лет прошло в этих краях, пока не наступило время идти в школу. Это было уже в Москве, а каникулы я проводил в Рязани, где работали мои родители. Очень люблю этот город, с заливными лугами Оки, лесами Солотчи, с ближайшими городами-соседями — Касимовым, Ряжском, Сасовым, и, конечно, селом Константиново. Рязанщина – моя вторая Родина…

Русская старина пробуждает во мне щемящее чувство ностальгии невозвратных утрат, но и обостряет ощущение мистической связи времён, когда ты открываешь, что всегда принадлежал к этому миру, и в прошлых жизнях, и сейчас.

— Переходя к музыкальной теме, очень интересно узнать, как Вы относитесь к такому направлению, как рок-музыка, в частности, к Гребенщикову?

— Гребенщиков, на мой взгляд, стоит ближе к бардовской песне. Рок — это самое яркое событие 20-го века в мировой музыкальной культуре (и не только), потрясшее и совершенно изменившее творческую картину мира искусства в целом. Для меня главным музыкальным событием 20-го века является рок-опера гениального композитора Ллойда Вебера «Иисус Христос – суперзвезда». Услышал её впервые примерно в тридцать лет, и не преувеличу, если скажу, что это второе самое сильное потрясение в моей жизни. Я настолько находился под впечатлением от услышанного, что не удивился бы, встретив на улице живого Христа.

— Из сказанного можно сделать заключение, что Вы положительно относитесь к религии.

— Не имею ни малейших сомнений в существовании Бога, многое убеждает меня в этом. Но таких тем я предпочёл бы не касаться в краткой беседе.

— А каким же было первое потрясение?

— Первое случилось гораздо раньше, когда, ещё ребёнком лет двенадцати, я впервые услышал музыку Скрябина. Кстати, и название наш первый синтезатор АНС получил в его честь (Александр Николаевич Скрябин). Тут мне хочется сказать, что в наших музыкальных школах очень обедняют программу, знакомя учеников в основном с немецкой классикой. А целые пласты сокровищ французской, итальянской, английской музыки того же времени остаются за пределами этих программ, вне кругозора учащихся, создавая неверное представление о музыкальном мире. И это очень прискорбно… Здесь всё обстоит, конечно, не так ужасно, как с ЕГЭ, но, с моей точки зрения, в системе многое надо менять.

— Я, конечно, не могу сравнивать положение, сложившееся в музыкальных школах, с системой ЕГЭ, но полностью согласна с Михалковым, который в своей передаче «Бесогон» назвал ЕГЭ идеологической диверсией. Слова он, возможно, использует другие, но смысл именно таков. Интересно, как отнёсся бы к этой проблеме Тарковский, с которым Вы тоже длительное время работали?

— Андрей не был моим близким другом, поэтому ответить на этот вопрос мне будет трудно. Но, думаю, он был бы согласен с Михалковым. У Тарковского было какое-то внутреннее, биологическое чувство звука, не связанное, правда, с уровнем его музыкального образования. Он просто знал, что требуется для создаваемых им фильмов. Кстати, как правило, не приходил на запись музыкальных фрагментов, слушал уже вместе с изображением, чтобы настроение или постороннее воздействие не смогли заранее повлиять на его мнение. Часто ему требовался даже не композитор, а, скорее sound designer, как теперь называют эту профессию, для создания акустических эффектов. Инстинктивное восприятие никогда его не подводило, это и есть гениальность, которую не может дать никакое образование.

— Тяжело было сотрудничать с таким своеобразным человеком?

— Я бы так не сказал, он был вполне адекватен, и, если его что-то не устраивало, мог это очень доходчиво и образно объяснить, во всяком случае, мне удавалось его понять, и привести свои произведения в соответствие с его пожеланиями. Очевидно, ему нравилось работать со мной, потому что мы сделали вместе три фильма – «Солярис», «Сталкер» и «Зеркало». С «Зеркалом» вышло так, что я сначала вынужден был отказать Тарковскому, потому что участвовал в это время в фильме Михалкова «Свой среди чужих, чужой среди своих». Но там справился быстро, а у Андрея как раз не ладился процесс, и с небольшим опозданием я всё же включился в работу. А в четвёртый – «Ностальгию» он хотел меня пригласить, однако итальянский профсоюз потребовал, чтобы в фильме участвовал обязательно их соотечественник, поскольку съёмки проходили в Италии. В результате Андрей вообще обошёлся без композитора.

— Мне очень нравятся все эти фильмы, особенно «Сталкер». Но там, кажется, была повреждена плёнка, как нам рассказывали на заседании местного киноклуба, поэтому получилась неправильная цветовая гамма.

— Тут история загадочная. Фильм был снят два раза, и в совершенно разных вариантах. Первый экземпляр пропал, официальная версия – повреждение плёнки. Я расспрашивал всех, кто мог знать правду, но ответа, кроме вышеприведённого, так и не получил, хотя это очень странно. Правды, очевидно, мы уже не узнаем. Андрей не хотел снимать картину во второй раз, но начальство было непреклонно. А фильм в результате получился мощный, очень философский.

— Полностью согласна, в нём есть что-то завораживающее. Но, возвращаясь к «заграничному» периоду, вы покинули Америку без сожаления?

— Как я упомянул ранее, Михалков вызвал меня в Москву для сочинения музыки к фильму «Утомлённые солнцем». Да и пора было уже съездить на родину. Мой агент в Штатах предупредил, что уезжая, я не смогу больше на него рассчитывать, сотрудничество не должно прекращаться. А без собственного агента «за морем» к тебе не смогут серьёзно относиться. С Андроном Кончаловским же мы сравнительно недавно сделали «фильм–сказку» «Щелкунчик и Крысиный король» по мотивам сказки Гофмана «Щелкунчик», на темы произведений П. И. Чайковского, которая потерпела провал в кинопрокате как в Америке, так и у нас.

— Отчего, по вашему мнению, произошла такая катастрофа?

— Фильм получился, на мой взгляд, весьма достойный, и у него были все шансы на успех. Провал явился для нас полной неожиданностью, но однажды мой знакомый голливудский продюсер Д. Бредшоу объяснил, в чём состояла ошибка, повлекшая за собой столь плачевный финал. Фильм и назывался, и был разрекламирован, как традиционная Рождественская сказка, чего и ожидал зритель. А речь там на самом деле шла о серьёзных и даже страшных вещах. Содержись в названии и рекламе слово «Хэллоуин» — успех был бы обеспечен.

— Оказывается, от таких мелочей зависит киноиндустрия, и это при столь огромных ставках! Значит, и неверно переведённое название фильма может нести в себе успех или провал в прокате?

— Не всегда так радикально. Хотя есть характерный анекдотический пример. Гости слышат в соседней комнате странный шум, и спрашивают у хозяина, в чём дело. Тот спокойно отвечает: «Это мой отец ест сыр», и все успокаиваются. Звучит чрезвычайно смешно, а ведь это какие-то тонкости языка, просто «толмач» перевёл неверно или дословно какую-то местную идиому.

— Да уж, приходится признать, что переводчик – должность весьма ответственная. И что же, вся музыка для «Щелкунчика и Крысиного короля» так и пропадёт зря?

— Мне бы этого не хотелось. Сейчас я готовлю музыку для одноимённого балета-мюзикла, который планируется выпустить в 2017-м году. Это уже будет традиционная сказка, но темы П. И. Чайковского там предстанут не в классической интерпретации.

— С нетерпением будем ожидать этой премьеры. Оперы «Преступление и наказание» пришлось ожидать подольше, ведь Вы писали её, если не ошибаюсь, двадцать семь лет?

— Примерно столько. Зато там я могу ручаться за каждую ноту. У меня сейчас много неоконченных вещей, поэтому я, наверно, прекращу писать для кино. Нужно успеть завершить начатое, а времени остаётся всё меньше.

— Не мешают ли сочинению музыки посторонние звуки, без которых уже нельзя представить современную цивилизацию?

— Обычно музыка звучит внутри, и воздействие внешнего мира не так уж важно.

— Хотелось бы надеяться, что кино Вы всё-таки не бросите. Оно и так сильно «снизило планку», а Ваша музыка, можно сказать, «делает» фильм. Кстати, оперу я ещё не слышала целиком, по интернету удалось ознакомиться только с двумя первыми частями.

 — Того, что Вы услышали, вполне достаточно, представление о произведении сложилось.

— К такому высказыванию нельзя отнестись серьёзно. Ведь классика сначала, как правило, воспринимается с трудом, и только многократное прослушивание позволяет не только понять её, но и полюбить. Это тоже труд своего рода.

— Ну что ж, тогда желаю Вам счастливо потрудиться! Кстати, последний потомок Достоевского жил очень скромно, работал водителем трамвая в Петербурге. Он уже скончался, и сейчас не существует более продолжателей рода Достоевских. Сталин не поддерживал материально родственников Фёдора Михайловича, как, впрочем, и родных Есенина, которого считал пьяницей, позорящим звание Российского поэта.

— История не всегда согласна с правителями. А Вы, значит, тоже неравнодушны к Есенину?

— Конечно. К тому же, в детстве я видел его мать. Мы с отцом приезжали в Константиново, и ходили к дому поэта. Отец пытался заговорить с вышедшей из дома старушкой, но она ничего не ответила, и снова скрылась за дверью. Вид у неё был очень суровый, одета бедно. Не принесла ей счастья сыновняя слава. Очень было грустно.

— Да, слава и счастье – не одно и то же… У меня есть книга под названием «Вселенная Эдуарда Артемьева», которую мне подарил Ваш сын, Артемий. Не будет с моей стороны нескромно попросить у Вас запечатлеть на ней свой автограф?

Эдуард Николаевич любезно согласился исполнить мою просьбу, и текст подписи я хочу привести здесь полностью: «Елене Хмыровой от персоны, речь о которой идёт в сей книге. На добрую память о встрече в кафе «Хуторок», 3-й этаж». Этаж, правда, был всего лишь второй, из чего я делаю вывод, что встреча прошла на должной высоте.

Беседовала Елена Хмырова

http://kujbyshevec.ru/


Импост окна

Профайн

Добавить комментарий